Пятнадцатилетняя девочка стала свидетелем самой длительной бомбёжки города и вышла из оккупации, избежав отправки в Германию
Когда началась Великая Отечественная война, Анна Сергеева (в девичестве Телегина) жила в Сталинграде. Ей было пятнадцать. Увидеть войну глазами совсем ещё юной девушки мы смогли благодаря Раисе Сергеевой – невестке Анны. После смерти свекрови она сберегла её дневник, с которым и пришла в редакцию «АиФ-Югра». Мы публикуем отрывки из этой семейной реликвии. Анна писала о том, что видела и чувствовала. Без прикрас и литературных изысков. Правда – самая важная черта этих записей.
На начало войны семья Анны жила под Сталинградом в дачном посёлке чуть выше реки Нижняя Мачетка. В посёлке из 22 домов была лишь одна улица без названия. Дом стоял на горе. Глава семейства был великолепным кузнецом. Сестре Маше исполнилось на тот момент 18 лет. В 16 она переболела остеомиелитом и осталась калекой. Брату Коле – 14. Сама Анна окончила семь классов...
Всё по карточкам
22 июня 1941 года. Воскресенье. К нам приехали гости. Дядя Федя женился 15 июня, и её родня приехала. Все сидели за столом. Тепло, солнечно. Праздничное настроение у всех гостей. Я на чердаке читала книгу «Война и мир». И вдруг Информбюро: война с Германией. До моего сознания тогда ещё не доходило, что это такое. А дома все поднялись. Гости разъехались.
В магазинах исчезли все продукты, хлеб стал по карточкам. Всё по карточкам. К этому времени родители начали заниматься парниками. Своя рассада. Большой огород. Сад посажен недавно. Молодой ещё, не плодоносит. Бахча поспевала раньше всех. Вынесем продавать, милиция говорит: рано ещё бахче. Отец разрежет арбуз, и разрешают. Главным продавцом была я. У меня была своя тактика в работе. Мальчишки стайками по несколько человек промышляли на базаре. Подлетят сразу 4–5 человек, похватают с прилавка, больше помнут. А ко мне подходят, я им по-хорошему: «Выбирайте, ребята, самые лучшие помидоры». И они целый день меня охраняют от налётов. То там, то тут ругаются женщины, а я торгую спокойно. Иногда видно работника хлебозавода. Подойдёт потихоньку женщина с хлебом, разрезанным вдоль буханки. Меняла у меня на помидоры хлеб. С девочкой безопасней иметь дело…
Осень 1941 – зима 42. Все школы заняты под госпитали. Мама работает в госпитальной аптеке, моет аптечную посуду, и вся уборка на ней. Бегаем на кухню помогать кастрюли чистить и мыть. Все пригарки домой. Отец кочегаром. Мы дома одни. Полем, поливаем, ухаживаем за огородом летом, а зимой – дома. Классы стали малолюдными. В 42 не учились многие.
Целый день после уроков я простаивала в очереди за хлебом. И не только я, половина детей стояли в очереди, на прилавках делали письменные уроки. Хлебозавод один работает в три смены. Пекут в госпитали раненым, на завод рабочим, а населению к 12 часам ночи. И так каждый день.
Маша больная, а Коле доверить (хлеб. – Прим. ред.) нельзя – может съесть, голодный не каждый сможет устоять. Тут должно быть внутреннее табу. Получишь горячий, такой соблазнительный. Ещё и довесок к буханке. Всё принесу, даже не ущипну. Мои родители получали по 500 г, на детей 400, на иждивенцев (вероятно, стариков) по 300. Хлеб – какое это слово для голодного человека! В нём – жизнь.
Дорожка на передовую
1942 год, лето, июнь или июль. Около нашего двора остановилось несколько машин. Эвакуируется конезавод племенных пород из Ворошиловграда (сейчас Луганск. – Прим. ред.). Отец говорит: «Мать, давай всё бросим и уедем с конезаводом. Нас берёт директор. Выделит место в машине». Мама ни в какую. Отец: «Тут, в Сталинграде, будет решаться судьба Союза, России. Жалко бросать, но там мы будем живы. А тут не останется камня на камне». Отец за, мама против. Победила мама.
Август 1942 г. Дачный посёлок. Мы построились первыми на горе. Впереди дома метра 4–5 и всё, ступеньки вниз земляные. И вот дальше ровное место. Песок. И столько там военных: и походные кухни, и санитарные, и грузовые (машины. – Прим. ред.). И весь наш нижний огород изрыт окопами на одного солдата. И через наш двор дорожка на передовую. Интенсивное движение в ночное время.
23 августа высадился десант (солдат немецкой армии. – Прим. ред.) прямо туда, где люди рыли противотанковые рвы. Люди в панике бежали. Но, наверное, наши этот десант уничтожили.
Стали бомбить Сталинград. Горел элеватор и жилые дома. Ночью огромное зарево пожарищ кругом. Наш посёлок в низине. С одной стороны – невысокие, но горы, с другой – большой посёлок. Идёт перестрелка миномётами. Снаряды нас перелетают.
Обстреливаются жилые кварталы. Рушатся дома. Идёт день и ночь эвакуация заводов «Тракторный», «Баррикады», «Красный Октябрь». Население не эвакуируется. Кругом всё для военных. В посёлке в каждом доме военные на квартирах. Жители роют себе окопы или блиндажи в своих подворьях, а в городе – в подвалах ютятся.
Где-то за горами было ровное место. Там был аэродром до войны. Мы ходили купаться туда, и лётчики ходили после полёта. Иногда приходили мальчики с передовой уже во время войны. Один раз принесли мыло: им спустили на парашютах вместо снарядов, другой раз – селёдку. А мама им огурцов солёных, капусты солёной. Мальчишки 18-летние и постарше, со школьной семьи. О! Какое это было поколение молодых ребят! Чистые, застенчивые, многие не узнали даже первого поцелуя, полегли в землю.
«Если останетесь живы…»
16 октября 1942 года, последний день «мирной жизни». Ребята военные сказали: «Если завтра останетесь в живых, то ещё поживёте».
17 октября встали, кругом тихо. И ни одного солдата, ни коней, ни повозок – никого. С 9 часов утра до 5 часов вечера 5 самолётов бомбили этот малюсенький посёлок с перерывом на обед.
Всё сравняли с землёй. Остался наш дом. Конечно, без окон, без дверей, без крыши. Отец думал, что именно нашему дому грозит большая опасность, потому что оставили нам противотанковую пушку у окон и расчёт – 18-летнего сержанта и двух бойцов в возрасте. Бойцы спрятались у нас в погребе, а сержант – в окопе. А мы с самого утра ушли в соседний окоп. Там было нас три семьи. И моя подружка Валя. У них не было мужчин и окопчик плохонький. Старшая и средняя дочери даже не заходили к ним, а младшая – с матерью. Ей, матери, приснился сон, что пришёл муж и увёл её с младшей дочерью, она рассказала соседке. Та ей: «Иди в наш окоп». – «Нет, что будет, то будет». И бомба прямым попаданием прямо в их окоп.
Сержант был ранен в голову снайпером. Всё бегал смотреть, жив ли расчёт. Мы вечером вернулись домой, а он лежит около двери ещё живой, но пена кровавая изо рта, и уже ничего сказать не может. На наших глазах скончался. Его похоронили на нашем огороде. Два солдата в окопчиках были сожжённые, обгорелые. На следующий день появились немцы, но больше, наверное, поляки. Всё про картошку спрашивали. Подошли, посмотрели на обгорелых бойцов, поговорили и ушли.
На восток выхода нет…
А тут какие бродячие лошади появились и повозка. И указатели на запад. На восток выхода нет.
Наша семья пять человек, соседей двое и ещё семья. У них раненая невестка. Её положили на повозку. Отъехали 5–7 км – село тоже бомблённое. Немцы отобрали у нас транспорт. Мы переночевали в одной хате, утром вещи на спину и пошли на запад. А семья с раненой осталась.
У нас в запасе была мука и козий жир. Пока были продукты, мы проходили по 10 км. А когда кончились, весь день идём и 3 км пройдём. Тут кругом уже немцы как хозяева. Машины с цепями на колёсах отшлифовали грунтовые наши дороги – как асфальт, аж блестит издалека. Мы шли месяц.
Есть было совсем нечего. Набрели на сгоревшее поле, собирали обгорелые колоски и ели. А один раз поели конины: потроха, печень, лёгкие сварили. Мы все поели. И отравились. Рвота, понос в дороге. Худые, вшивые, немытые, измождённые. Все угрюмые, подавленные, не знаешь, что тебя ждёт за поворотом.
Так мы добрались до Калача-на-Дону. Кругом немцы. Офицеры все как один: высокие блондины, выхоленные, весёлые, довольные. Умываются, бреются прямо на улице у машин. Там кран с водой. Наверное, войска СС. На нас смотрят издевательски, с брезгливостью, и смеются. И там указатель: контрольный пункт.
Тысячи попали туда. Там сразу отделили трудоспособных от нетрудоспособных. И трудоспособных – в огромные шатры-палатки. Бабушка попала к нетрудоспособным. Семья к семье впритык, и нас охраняют. Ночью отец привёл бабушку. Как он смог, не знаю. Лагерь обнесён колючей проволокой с собаками. Ночью холодный, ледяной ветер, дождь. Старики, женщины с детьми под этим дождём. А на утро мороз. Всю ночь стояли крики, стоны. На утро 7 человек замёрзло. Нас, трудоспособных, погрузили на «студебеккер» – и на работу, расчищать аэродром. Кормили один раз в день: варёным просом, или репой, или кормовой свёклой. А бедным женщинам с детьми – ничего.
Так каждый день. Неделю. А потом нас погрузили в открытые железные вагоны без крыш и повезли в Германию. Снизу железо. С боков тоже, а сверху ничего. А погода: морозы, метель. Кошма нас спасла. Четверо на кошму, плотно друг к другу, а сверху тёплое одеяло. Доехали мы до станции Морозовская Ростовской области, и наш состав загнали в тупик. Охрана: один впереди состава, другой сзади. Холод страшенный. Отец выбрался на станцию. Зашёл в депо. Разговорился с одним мужчиной. Тот говорит – момент уйти из состава. А отец: куда идти, кругом степь. Мужчина: да хотя бы ко мне. Рассказал, как пройти к его дому. И нас по одному отец увёл из этого ада.
Дома мать и дочь молодая лет 18, красивая. Женщина – добрейшей души человек, расплакалась от сострадания, сколько горя несёт война. Нагрела воды, вымыли головы. Постирались, вывели немного вшей.
Это уже свои
Хозяин узнал, что отец кузнец. Сказал, что его двоюродный брат оставлен с заданием райкома угнать скот, семенной фонд сохранить, технику. Они разобрали трактора, раздали зерно по колхозникам, а скот угнали. Маленький хуторок Латышево – тридцать или чуть больше хатёнок. В колодце вода горько-солёная. Собирают дождевую. В центре кузня.
Отец сразу вышел на работу. Председатель дал нам просо на еду. Отец научился так подковывать лошадей, что наши все удивлялись. Мы в начале декабря попали в этот хутор, а 5 января 1943 года нас освободили.
25 декабря немцы отмечали Рождество в хозяйской комнате. Они сели за стол, зажгли свечи. Повар сварил им бобы с мясом. С немецкой точностью на всех по порции, ничего не осталось в посуде. Ели без хлеба, а потом – кофе. Тоненький кусочек хлеба граммов 50 и почти столько же сыра и масла. А солдатам по пачке сигарет и по галете. Рождественский подарок. А в разговоре мелькают слова: «машины», «мотоциклы», «Сталинград». Отец говорит: наверное, им в Сталинграде дают жару. И до 5 января всё откатывались и откатывались. Все измотанные, вшивые, голодные войска (немецкие). 5 января выскакивают из-под горки 5 всадников в белых полушубках – разведчики молодые, красивые, здоровые: «Немцы есть?» – «Нет», – говорим. Оббежали эти хатки, проверили. Одного назад с донесением, а остальные вперёд. В семи километрах село большое. Там жили наши сталинградские соседи. Они рассказывали: «Ночью спим. Полный дом немцев отступающих, на полу в покат раздетые, в нижнем белье. Открывается дверь, заглядывает наш разведчик. Спрашивает, есть ли немцы. «Полный дом», – ответ». Там два дня гремел гром, шло сражение. Потом покатилась наша армия. Шум, мат – о, эти уже свои.
В нашей хате штаб дивизии остановился. Особый отдел сразу проверил отца и парня, что жил у хозяйки. Парня в армию, у отца рассеянный склероз головного мозга. Он невоеннообязанный. Войска пошли на запад.
Родители получали по 500 г, на детей 400. Хлеб – какое это слово для голодного человека! В нём – жизнь.
Больше мы не голодали
Январь – февраль 1943 года. Отец помог наладить хозяйство. Просо кончается, взамен ничего не предвидится.
Март. Отец и мама идут искать работу, и две недели нет их. Мы уже доедаем крупу. И вдруг приезжают родители на быках. Погрузились. В 15 км колхоз «Бедняки». До войны колхоз-миллионер. У колхозников ни огородов, ни садов. Отец договаривается, что месяц жена и дочь не будут работать в колхозе, пока не посадят огород свой. Семена у мамы с собой.
Мы раскорчевали долину краснотала. Посадили картофель и тыкву. И у речки раскорчевали. Посадили огурцы, помидоры, лук и фасоль. Жили на квартире у бригадира. Он всё говорил: зачем столько трудов, мы всё на трудодни получаем. У нас хороший урожай получился. Картошки накопали, бочка огурцов, бочка помидоров, капуста. И целый вещмешок фасоли.
Лето 43 года в Ростовской области было очень жаркое, ни одного дождя. Осенью 43 года неурожай, впереди голод. Отец меняет все овощи на козу. Оставляет себе фасоль и козий жир. До Ростова плывём. Мы сыты. Через неделю в Ростове. Опять отец пошёл куда-то, и с ним приходит инвалид войны без ног. Но такой боевой, он ездит на товарняках, спекулирует. Посадил нас на товарняк. Мы доехали до станции уже Краснодарского края.
Родители ушли искать работу. Не было четверо суток их. Исходили все колхозы. Кузнеца надо всем, а пайка нет. Зашли в дорожную будку. Отец смелый был, попросил напиться. Женщина вынесла воды, стала расспрашивать, узнала, что отец кузнец. Накормила борщом, кукурузной кашей и сказала: «Рядом второе отделение совхоза. Им нужен кузнец до зарезу». Вечером бутылку самогонки взял хозяин и повёл отца. Сразу всё состоялось. За нами приехали на лошадях. Привезли, а жить негде. Днём мы в столовой в углу ютимся, ночуем в конторе на столах. Я вышла на работу. 1 600 у нас хлеба. Жители живут хорошо. У всех коровы, свиньи, куры, утки. Птицы полон двор. Потом нас перевели в школу. Днём мама с братом в уголке сидят. А когда дети уходят, мы сдвигаем школьные столы и отдыхаем ночью.
Потом освободилась одна комната, и нам дали её. Там все жили так: семья, одна комната на всех. Отец стал подрабатывать: тому тяпку сделать, тому запаять посуду. Соседке он сделал что-то серьёзное, она: «Если отелится – тёлочка будет твоя». Другая за работу заплатила гусыню с яйцами, третья – курицу с яйцами. И к осени 1944 года у нас уже была тёлка, стадо гусей и куры. С того времени мы уже не голодали.
