Из книги итальянца С. Соммье «Лето в Сибири среди остяков, самоедов, зырян, татар, киргизов и башкир» (1885 г.), первый русскоязычный перевод которой только что вышел в Ханты-Мансийске.
Кондинск
Утром 21 июля мы достигли Кондинска (Кондинский монастырь) – деревни из двадцати русских домов и нескольких юрт туземцев. После остяцких станций это поселение, занятое преимущественно русскими, показалось мне почти новым городом. Это одна из самых важных станций на Оби ниже по течению от Самаровой; здесь есть почта и резиденция заседателя (губернский чиновник, подчинённый берёзовскому исправнику).
Деревня располагается на правой стороне Большой Оби, берег здесь высок и настолько крут, что для подъёма на него от реки была построена деревянная лестница. Дома разбросаны беспорядочно и далеко один от другого. В деревне есть огороженное здание монастырской церкви, от названия которой берёт своё имя и поселение. Кoндинский монастырь, построенный через несколько десятилетий после завоевания Ермака, был назван в честь Кондинии. Так… называлась какое-то время назад территория между Обью и Уралом. Кондиния взяла своё имя от реки Конды и граничила на Севере с Обдорией. Эти названия больше не используются. Остяки называют деревню Манстер (искажённое слово «Монастырь»)…
На рисунке: Кондинский монастырь
Нас проводили в земский дом – помещение, где имеют право располагаться губернские служащие и проезжающие c подорожной. Это был достаточно грязный русский дом, в нём жила старушка, которая могла сварить нам уху или рыбный суп – единственный гастрономический ресурс этих мест. Я попросил принести наши матрасы, так как и в земском доме, несмотря на его гостиничный статус, нам не было предложено ничего другого в качестве кровати, кроме пола комнаты.
Я не пошёл смотреть монастырь, который был окружён большим забором, потому что это дело представлялось непростым; кроме того, мой попутчик и переводчик сильно простудился, и это мешало ему сопровождать меня; мой разговор с монахами в такой ситуации вряд ли мог быть продуктивным.
Финш воздаёт хвалы настоятелю отцу Бенедикту, который снабдил необходимым немецкую экспедицию. Но синьор Гаге, которого я встретил позже на Оби, дал мне противоположную характеристику этих святых отцов. Он их встретил в чрезвычайно хорошем расположении духа, благодаря обильным возлияниям водки; при виде иностранца они вышли из келий в рубашках и в знак радости начали долго звонить в церковные колокола. Это может показаться кому-то странным, но вряд ли удивит того, кто побывал в Сибири, и знает, насколько здесь во всех классах общества есть привычка пить больше необходимого.
В отношении этого вопроса я видел вещи, которые показались бы ещё более невероятными, но я предпочитаю их не приводить. Что касается духовенства, то его представители, которых я встречал, не давали высокого мнения об исполнении ими своей миссии; русские, даже из низших слоёв общества, не ценят своих священников, а мне и такое отношение казалось чересчур правильным.
Кондинский монастырь был построен с целью обращения в веру многоверцев туземцев. Сейчас в определённом радиусе здесь все официальные христиане, но это только название, только название! В монастыре обучаются полдюжины молодых остяков и самоедов, которые выучиваются малому, и отличаются в будущем только большей распущенностью, чем их собратья. Если верить тому, что говорят в селении, пример этих священников не может способствовать ничему, кроме морального разложения.
Моя надежда углубиться в лес на какое-то расстояние от реки не оправдалась. Десятник Кoндинска, который решил быть в моём распоряжении, для приёма на этих землях, согласился проводить меня в лес; однако он предупредил меня о невозможности отдалиться от деревни более чем на версту. В канун религиозного праздника два медведя растерзали корову на удалении менее двух вёрст от Кондинска, а мужчина из села видел четырёх медведей вокруг трупа. Десятник заверил меня, что эти медведи все ещё бродят в ближайших лесах, и поэтому было бы неблагоразумно отдаляться от населённого пункта.
Десятник был сыном остячки и русского, и это был единственный случай легального брака между русскими и остяками, который я обнаружил…
Вечером 22 числа я покинул Кoндинск.
Шеркалы
Деревня Шеркалы, куда мы приехали 23 июля в 4 час. утра, была одним из самых милых мест из тех, что я видел на Оби. Она расположена на правом обском берегу, при входе в маленькую реку, по плавно наклонённым берегам которой прямо до воды спускаются деревья. Посреди домов и хлевов возвышается старая церковь оригинальной формы.
Юрты Xалапанские
После Шеркалов мы пересекли Большую Обь и двинулись на станцию Xалапанские юрты, представлявшую собою пять или шесть остяцких домов на левом берегу. Эта станция, как и следующая за ней Чемашево, на русской карте Генштаба 1848 г. обозначены на правом берегу Оби. На последней карте Генштаба, Халапанская уже обозначена на левом берегу, а Чемашевская осталось на правом. Может быть, здесь, как я видел и в других местах, остяки живут летом на левом берегу, в зимой – на высоком правом берегу, и поэтому существуют две деревни под одним и тем же названием на разных берегах реки.
Юрты Лапинские
Юрты Лапинские, к которым мы подошли 23 июля, состояли лишь из 10–12 бедных деревянных домиков, но показались мне достаточно живописными. Они располагались на берегу узкой протоки шириной, возможно, метров 60, в месте, затемнённом ивами и частично затопленном. Вокруг жилищ лежали многочисленные доски, которые я уже описывал в юртах Cухоруковских, опрокинутые вверх дном лодочки, оставленные то там, то здесь нарты – санки, которые используются зимой. Самыми заметными предметами рядом с юртами были большие «гимги» и «рукава» – два вида верш, сделанных из тонких прутьев ивы, правильной формы и достаточно элегантные: первые были почти полусферическими и иногда соперничавшие по размеру с жилищами, вторые гораздо меньше.
Женщины стояли на берегу и смотрели на нас, не шевелясь; покрытые отвратительными рубашками, с ногами, затянутыми в тканевые голенища, с руками, наполовину спрятанными в рукава (отчего рукава падали вниз пустыми), с лицами, полностью спрятанным под платком, они казались многочисленными пугалами, поставленными на страх птицам. Вокруг жилищ кружились в большом количестве собаки лисьего обличья. Несколько коров возле домов указывали на то, что эти остяки были не из бедных. Многочисленные чайки наполняли воздух своими криками, и, делая большие круги над юртами, выискивали возможность неожиданно напасть на рыбу, которая была подвешена для сушки на воздухе.
Местные остяки, как и все прочие вдоль Оби, были очень огорчены долгим сроком половодья и его чрезвычайной высотой в этом году. Они объясняли мне, что это вредит их рыбной ловле, потому что косяки рыб поднимаются из нижнего течения Оби только на спаде воды; и даже при наличии рыбы на песках вода была ещё слишком глубока, чтобы забрасывать что-то вроде донного невода, а устья соров слишком широки, чтобы их перекрыть. Поэтому местные жители вынуждены довольствоваться рыбалкой с помощью гимг и рукавов, то есть этих больших верш, которые перегораживают узкие протоки и вынуждают рыбу заходить в ловушку. Поэтому в юртах по берегам реки не видно никакой другой рыбы, кроме немногой, что развешана для сушки, а жители опасаются не сделать удовлетворительных запасов на зиму.
Немного ниже Лапинских юрт старый остяк Прокофий, бывший рулевым на моей лодке, увидел косяк рыб, кучно поднимавшийся против течения так, что на поверхности воды образовывались волны. Это и было началом «вонзи» – так остяки называют подъём рыб в реки и до сих пор отмечают это событие специальными церемониями. Мой рулевой остановил гребцов (чтобы не пугать рыбу, как он это сказал), снял фуражку и с жаром по русской традиции многократно перекрестился со словами «Дай бог, дай бог!».
.jpg){kind=link}
Все части «Дневника итальянца в Сибири» Вы можете прочесть в рубрике «Дневник итальянца».