Дневник немца в Сибири. «История ссыльного»

Отто Финш (1839–1917) – немецкий этнолог, орнитолог, путешественник и исследователь. Его именем названы гавань и побережье в Папуа–Новой Гвинее, несколько видов попугаев (например, Aratinga finschi), вымерший вид новозеландской утки, улицы в городах Валле и Брауншвейге. Среди его многочисленных путешествий по всему миру для нас особенно интересна поездка по Западной Сибири (и по Югре в том числе), предпринятая в 1876 г. в составе группы Общества германской северо-полярной экспедиции. По возвращении из Сибири О. Финш, как и другой участник этой поездки А. Брэм, (его записки уже представлены в рубрике «Иностранцы об Югре и югорчанах»), опубликовал свои впечатления и выводы отдельной книгой. В русском переводе под названием «Путешествие в Западную Сибирь д-ра О. Финша и А. Брэма» она увидела свет в Москве в 1882 г. Отрывки из этого давно известного сибиреведам, но мало знакомого другим читателям издания и предлагаются ниже.

«Мы ехали большим водным путём, по которому отправляются эти невольные странники»

Между пассажирами 3-го класса, – к быту которых я присматривался с особенным интересом, и многие из коих наглядно убеждали, как мало собственно нужно человеку, чтобы быть довольным и счастливым, – особенно заинтересовал меня один поляк, не потому только, что, отвыкнув в течение 12 лет от немецкого языка, он с видимым усилием объяснялся на нём, но и тем, что рассказал мне чистосердечно историю своей жизни. Так как это – история ссыльного, «несчастного», как их называют в Сибири, то я не считаю себя в праве умолчать о ней, тем более, что меня часто спрашивали о судьбе этих людей, и я не имею никакого основания сомневаться в верности слышанного мною рассказа. По ремеслу мыловар, этот поляк жил долго в Германии и, вероятно, благополучно продолжал бы своё существование в Варшаве, своём родном городе, если бы не вспыхнула революция 1863 года. Воодушевившись, как и многие другие, в пользу «ойчизны», и убеждённый в успешности затеянного дела, он рискнул принять на себя обязанность политического агента и доставить в Париж важные известия. Но уже в Вене 20-летний юноша был открыт вместе с письмом, которое было у него спрятано в сапоге, арестован и после 13-месячного ареста отправлен на поселение в ссылку в Сибирь «на всю жизнь». В то время до Тобольска ссыльных везли на лошадях, а от Тобольска до Нерчинска их гнали по этапу, закованными в 20-фунтовые цепи. Всего с ним было 250 товарищей, с которыми он в шесть месяцев, проходя ежедневно по семи часов, и достиг конечную цель своего странствия. Здесь, в то время как его состоятельные и высокопоставленные товарищи, зачинщики злосчастного возмущения вскоре были избавлены от цепей, нашли радушный приём в доме коменданта, были приглашаемы на чайные и танцевальные вечера, он с прочими бедными товарищами по несчастию должен был без выходных по 13 часов в сутки работать в рудниках, где на двух человек полагалось ежедневно вырывать по три кубических аршина мёрзлой земли. Их ежедневное продовольствие состояло из трёх фунтов хлеба и одного фунта мяса, которое предоставлялось варить им самим; впрочем, благодаря влиянию их лучше поставленных товарищей по воскресеньям им стали давать ещё кое-что сверх положенного. Один сострадательный кузнец согласился также за 12 копеек переменить ночью 20-фунтовые цепи на 12-фунтовые.

Из архива Я.А. Яковлева. На фото: Арестанты в кандалах на нарах Тобольской тюрьмы.

После двух лет каторжной работы в Нерчинске за хорошее поведение с него сняли цепи и перевели в соляные копи, где работать гораздо легче, а по прошествии ещё двух лет помиловали и перевели на поселение. Так как его специальность, мыловарение, не могла дать в Сибири достаточного обеспечения, то он принялся за более низкое ремесло и, поселившись в маленькой деревне, назначенной ему для места жительства, стал лить сальные свечи. Но и этот продукт шёл плохо. Тогда с разрешения правительства, он нанялся в услужение к одному мелочному торговцу в большом селе близ Канска. Получая в месяц 20 руб. жалованья, он мог жениться и, следуя только своему чувству, выбрал девушку из довольно зажиточного, по местным условиям, крестьянского семейства. Недовольный неровным браком, тесть мало, однако, помог дочери, и всё приданое состояло из нескольких старых горшков и тому подобной домашней рухляди. Поляк впрочем не упал духом и на скопленные гроши открыл свою собственную лавочку. Дело пошло очень хорошо. Соседние крестьяне стали часто наведываться к нему и раскупали чай, сахар, сапоги и тому подобный мелочный товар. Одно было худо – большая часть этих покупателей брала в долг и не платила, так что когда добросовестный продавец свёл счёты, оказалось, что из 600 руб., с которыми он начал торговать, едва осталось 190.

Когда в отдалённой деревушке на Енисее проникла весть о милостивом манифесте великодушного Александра II, в нашем поляке пробудилась с необыкновенной силой любовь к родине, и он решился во что бы то ни стало вернуться в отечество и повидаться со своими состарившимися родителями в Варшаве. Продав за 30 руб. свой дом и своих пять коров, он отправился в путь с женою и детьми – тремя миловидными девочками от трёх до шести лет. У него было очень мало денег на дорогу, но он знал, что в Сибири можно путешествовать, тратя очень мало. До Красноярска он ехал на паре собственных лошадей, которых здесь и продал. От Красноярска до Томска дорога ему стала 10 руб., от Томска до Тюмени – 18 руб., далее до Перми он условился с одним татарином за 25 руб. в надежде, что родители вышлют ему туда 40 руб. Таким образом, путевые издержки были очень невелики, а продовольствие почти ничего не стоило, так как взятого из дому хлеба, масла и ветчины должно было хватить с избытком до Перми, а больше им ничего не было нужно. Хотя в последнее время этому поляку жилось и не худо в Сибири, но, как и бόльшая часть его соотечественников, он с нетерпением ожидал возможности уехать оттуда. И не из одного только чувства любви к родине, которая во всяком случае не сулила ему особенно заманчивой будущности, а главным образом потому, что даже для него, сравнительно неразвитого человека, Сибирь представлялась ужасной духовной могилой. С каким жадным любопытством расспрашивал он о случившихся за последние 12 лет замечательных событиях и политических переворотах, и как благодарен был он за то, что я часто беседовал с ним. Отдавая, с одной стороны, должную похвалу добродушию и гостеприимству сибиряков, он, с другой стороны, описывал в ярких чертах их невежество, грубость и суеверие. Для примера, он рассказал мне, между прочим, как однажды крестьянин, собравшийся было ехать на охоту, вернулся домой единственно потому, что он (поляк) случайно перешёл ему дорогу, что тот принял за зловещее предзнаменование, и не только что вернулся, но даже прицелился было в мнимого вестника несчастья.

Не для того, чтобы вознаградить бедняка за понесённые им лишения, сколько потому, что он мне очень полюбился, я был рад оказать ему маленькую услугу и был бы ещё более рад, если бы его желания исполнились. А скромнее его желаний ничего и быть не могло: он искал только работы на родине! К сожалению, ему нельзя было ехать прямо к своим родным; он должен был остановиться в Киеве и уже там ждать окончательного разрешения приехать в Варшаву.

«…Всё судно устроено наподобие тюрьмы»

Как самое название парохода, «Бельченко», данное в честь начальника над ссыльными, уже могло служить напоминанием, что мы ехали большим водным путём, по которому отправляются эти невольные странники, так ещё более утверждала в том уродливая чёрная баржа, которую пароход тащил на буксире. Это было одно из тех громадных судов, которые при пособии от казны были построены в числе трёх фирмою Колчина и Игнатова специально для перевозки ссыльных из Тюмени в Томск. Прежде ссыльных отправляли большею частью в Западную Сибирь, а теперь ими стали населять и восточную её половину – важные преступники, приговорённые к каторжной работе, ссылаются, кроме Нерчинска, ещё в Забайкалье и на о-в Сахалин в каменноугольные копи. Так как ежегодно в Тюмень прибывает около 11–12 тыс. ссыльных, то для дальнейшего их препровождения в Томск понадобились особо обустроенные буксирные суда. Эти так называемые арестантские баржи, употребляемые с 1872 г., имеют 250 футов длины, сидят в воде не более трёх футов и стоят каждая 30000 руб. Окружающая их железная решётка, переходящая вверху в проволочную сеть, придаёт им странный своеобразный вид, и как по дороге в Тюмень мы сначала принимали повозки ссыльных за клетки для кур, так и эти большие суда произвели на нас впечатление колоссальных вольерок. Согласно своему назначению, всё судно устроено наподобие тюрьмы. Как внутреннее помещение, так и палуба разделены на камеры, где ссыльные проводят ежедневно по нескольку часов для того, чтобы пользоваться свежим воздухом. Кроме кухни и умывальной, на каждом судне есть ещё лазарет и аптека. Караул из 25–40 солдат находится под начальством поручика, не особенно приятная обязанность которого в летнее время состоит в постоянном плавании от Тюмени до Томска и обратно.

Ссыльные составляют из себя настоящую артель: они получают целиком деньги, выделяемые казною на их содержание (по 15 коп. в сутки на человека), и закупают провизию гуртом, что при дешевизне съестных припасов даёт им возможность иметь порядочный стол.

Перевозка такого большого числа ссыльных, за которых казна платит по 6 ½ руб. с человека, не только вызвала одновременное открытие правильного пассажирского сообщения, но и оживленный сплав товаров. Возвращающиеся обратно пустыми баржи берут по пути товары, между которыми главное место занимает чай, идущий в Томск из Кяхты через Иркутск: одни игнатовские пароходы доставляют в течение сезона до 80000 цыбиков чая, по три пуда в каждом.

	Яков ЯКОВЛЕВ историк, член Союза писателей России специально для «Аргументы и Факты - Югра»

Продолжение истории, а также записки итальянца в Сибири читайте каждый вторник в рубрике «ИНОСТРАНЦЫ О ЮГРЕ И ЮГОРЧАНАХ».

Смотрите также:

• Дневник немца в Сибири. Часть 1: «Рассказывают, передавая сие за чистую правду…» →
• Дневник итальянца в Сибири. Часть 9: «Из Кондинска в Берёзов» →
• Дневник итальянца в Сибири.Часть 11: Берёзов (окончание) →