«Все языческие могилы устроены так, как я описывал»
Не лишним будет заметить, что женщин хоронят также заботливо, как и мужчин, из чего опять-таки можно заключить о равноправности обоих полов. Если бы женщин презирали, как многие рассказывают, то не стали бы так заботиться об их погребении. Шренк встретил самоедов, которые везли прах матери семьи на морской берег, то есть отправлялись в далёкий путь.
Все языческие могилы устроены так, как я описывал. Их довольно много, так как около Халиспагора я насчитал их до 50. Как о поле умершего, так и о его занятиях и состоянии можно всегда узнать безошибочно. Чем более наломанных саней, а также оленьих черепов около могилы, тем богаче и влиятельнее был покойник. Немногие настоящие могилы, то есть ямы, покрытые досками, означают, очевидно, могилы бедняков, которым не на что было сделать гроб. Около них обыкновенно не бывает ни саней, ни других снарядов.
Так я нашёл в одной могиле покойника, лежащим на своих санях, и яма была выложена досками. Голова умершего, завёрнутая в мех и тряпьё, обращена к югу, ноги к северу, так что хотя могилы и разбросаны в беспорядке, но все они имеют одно и то же направление. Климат довольно долго предохраняет покойника от гниения, и доски ящика, если разрушаются со временем, то все-таки покрывают собою кости.
Разрастающаяся на могиле берёза-стланка служит для её укрепления и обозначает место погребения по прошествии многих лет, когда от могил русских не остаётся никакого следа. По поперечному разрезу таких берёзок, привезённых мною с могил, профессор Нордлингер определил возраст их в 40 лет. В совершенно безлесной тундре Таймыра Миддендорф находил покойников между камнями, сложенных в виде бугров.
«По близости посещённых мною могил я всегда находил идольский домик»
Я должен упомянуть ещё об одном обычае, который до сих пор, кажется, упускался из виду. По близости посещённых мною могил я всегда находил идольский домик. У Чёрного Яра, на открытой тундре правого берега их было два. Они представляли собою миниатюрные модели остяцких зимних хижин, величиною не более собачьей конуры, и были покрыты берёстой, сверх которой ради защиты её от ветра, лежал древесный ствол. Дверь запиралась деревянной задвижкой. Внутри находилась кукла, одетая по-остяцки, также разная домашняя утварь: ложки, чашки, ножи и т. д. Очаг и олений череп свидетельствовали, что и здесь происходила жертвенная трапеза.
Насколько обычай этот связан с погребением, узнать мне не удалось, но полагаю, что эти идолы и домики, также как домашняя утварь, – дань, приносимая умершим. Может быть, этот обычай имеет отношение к описанию Кастрена…, в котором сообщается о том, что тотчас после смерти делается изображение умершего и в продолжении трёх лет изображению этому воздаются такие же почести, как живому, то есть его кормят и одевают, потом уж «кладут в могилу».
Ковальский… говорит то же самое, а по словам Полякова… «жена покойника в знак печали делает себе куклу, ночью спит с нею, а днём ставит перед собою и любуется ею». Я имею основание предполагать, что упомянутые путешественники рассказывают эти истории не на основании собственных наблюдений, а просто по слухам. Я исследовал множество языческих могил, но ни в одной не видел этих кукол и не заметил никаких данных для подобных предположений.
«…Погребальные церемонии основаны… на религиозных верованиях»
О погребальных обрядах я буду говорить со слов Иорка Мамруна.
Если время и обстоятельства позволяют, то как только серьёзно заболеет какой-нибудь важный член семьи, сзывают всех ближайших родственников, – если не при жизни, то, во всяком случае, по смерти. Так как остяки не особенно любят мыться, то они и не обмывают покойника, а только расчёсывают ему волосы и надевают на него лучшее платье. В старых платьях хоронят лишь бедняков.
В первую ночь огонь в чуме не гасится. Тотчас по смерти делают могильный ящик, в чём помогают родственники. На эту работу требуется не менее трёх дней, и затем приступают к погребению. Сукно, которым закрыто лицо покойника, снимают, все близкие родственники прощаются с ним, целуют его, потом несут тело к последнему месту успокоения или же везут на оленях или в лодке – и кладут в гроб. Здесь совершается пиршество, то есть убивают одного или нескольких оленей, смотря по состоянию умершего, разводят огонь, варят и съедают мясо. Что на этих тризнах пьют водку, доказывается осколками разбитых бутылок, валяющихся около могил.
В годовщину справляют поминки, много едят и пьют. На этих посмертных жертвоприношениях, енисейские самоеды убивают такое количество оленей, что наследство, как сообщает Миддендорф…, значительно сокращается. На могилах вывешиваются черепа не только тех оленей, которые были убиты на месте погребения; очень часто поминки справляются в чумах, и оттуда уже приносятся черепа в знак совершённой тризны. Это уверение Иорки объясняет, почему на кладбищах, кроме черепов, редко встречаются какие-либо кости, кроме мозговых.
Сообщаемые Зуевым…, Шренком… и Ковальским… сведения о том, что остяки и самоеды убивают 3 оленей, которые везут сани с умершим, и оставляют их на месте со всею упряжью и санями, основаны на неверных данных. Если б это действительно так делалось, то я бы, без сомнения, нашёл хоть какие-нибудь следы этого обычая. Зверское убивание оленей при погребении (закалывание посредством обточенной палки – Зуев, Шренк; забивание ноздрей, ушей, рта посредством деревянных клиньев – Гофман…) также основаны не на собственных наблюдениях, а на словах зырян, в чём я могу поручиться. Обычай поминок свидетельствует вместе с тем о расположении к благотворительности, потому что значительная часть мяса отдаётся беднякам.
Внешних видимых знаков скорби я никогда не замечал, но на этом же основании утверждаю, что рассказы Кострова о том, что остяки рвут на себе волосы и до крови расцарапывают ногтями лицо, совершенно неверны. Своеобразные погребальные церемонии основаны, без сомнения, на религиозных верованиях, и обычай оставлять умершему разную утварь, очевидно, происходит от убеждения, что человек продолжает жить и после смерти; убеждение это сохранилось даже у остяков-христиан.
Так, на кладбище остяцкой деревни Кёшка, которое содержалось гораздо лучше русского, покойники были похоронены в земле, но на могилах были устроены деревянные ящики. Они, разумеется, не были лишены могильных крестов, но в ящиках лежала разная утварь, между прочим – дуга, особенно характеризующая остяков, которые держат лошадей.
Поляков пишет между прочим…, что у остяков три неба, и самое высокое из них свободно «от всяких ясаков, чиновников и всего, что препятствует их благосостоянию». Прекрасная легенда о славном Татибэ уриэре (Шренк…, Кастрен…), который на своих оленьих санях вознёсся с женой живым на небо, подтверждает верование о загробной жизни. Однако остяки и самоеды не верят в неё, так как, хотя Зыков и Иорка отвечали на расспросы, что вещи кладутся в могилу для того, чтоб умерший имел «там» что-нибудь для первоначального обзаведения, но оба они отрицали загробную жизнь и полагали, что этот обычай просто ведётся исстари.
Иорка не верил свиданию в иной жизни, но верил однако в царство теней, в котором человек скитается после смерти. Это существование (Кастрен…) продолжается, однако, лишь до тех пор, пока тело не истлевает. Татибеи же, напротив, после смерти превращаются в бессмертных Итармас или Тадебжо – в духов, помогающим Татибеям на земле. Один из последних, которого я расспрашивал, не знал однако ничего об этой привилегии касты и отрицал загробную жизнь, но верил в царство теней, в котором он будет играть роль шамана.
В этом царстве человек днём умирает, а ночью оживает и занимается своими делами по-прежнему; для этого-то ему и кладут под руку всякие снаряды. Злые люди и в этом мире теней делают худое, хорошие же – наоборот. Такие злые духи стараются по ночам повредить чумам, мучают вдов, если они снова выходят замуж, и тогда приходится шаманам изгонять их посредством заклинаний.
Дневник немца в Сибири: Языческие похороны (начало) 
Дневник немца в Сибири: «…Множество детей погибает» 
Дневник немца в Сибири: Одежда 
Дневник немца в Сибири: Домашняя жизнь и главные промыслы 
Дневник немца в Сибири: Художественные произведения и женщины